Неточные совпадения
Хотя почтмейстер был очень речист, но и тот,
взявши в руки
карты, тот же час выразил на лице своем мыслящую физиономию, покрыл нижнею губою верхнюю и сохранил такое положение во все время игры.
Вошел, на рассвете, на станцию, — за ночь вздремнул, изломан, глаза заспаны, —
взял кофею; смотрю — Марфа Петровна вдруг садится подле меня, в руках колода
карт: «Не загадать ли вам, Аркадий Иванович, на дорогу-то?» А она мастерица гадать была.
— Да потому, что это тоже входит в натуру художника: она не чуждается ничего человеческого: nihil humanum… [ничто человеческое… (лат.)] и так далее! Кто вино, кто женщин, кто
карты, а художники
взяли себе все.
Вот и
карты розданы.
Взял дед свои в руки — смотреть не хочется, такая дрянь: хоть бы на смех один козырь. Из масти десятка самая старшая, пар даже нет; а ведьма все подваливает пятериками. Пришлось остаться дурнем! Только что дед успел остаться дурнем, как со всех сторон заржали, залаяли, захрюкали морды: «Дурень! дурень! дурень!»
На Сухаревке жулью в одиночку делать нечего. А сколько сортов всякого жулья!
Взять хоть «играющих»: во всяком удобном уголку садятся прямо на мостовую трое-четверо и открывают игру в три
карты — две черные, одна красная. Надо угадать красную. Или игра в ремешок: свертывается кольцом ремешок, и надо гвоздем попасть так, чтобы гвоздь остался в ремешке. Но никогда никто не угадает красной, и никогда гвоздь не остается в ремне. Ловкость рук поразительная.
Калистратов все врал: он не спасал никакой дамы, и никакая женская ручка не дарила ему этого браслета, а
взял он его сам посредством четверки и сыпнуго туза у некоего другого корнета, приобретшего страстишку к
картам и ключик к туалетному ящику своей жены.
Один раз, когда мы все сидели в гостиной, вдруг вошел Иван Борисыч, небритый, нечесаный, очень странно одетый; бормоча себе под нос какие-то русские и французские слова, кусая ногти, беспрестанно кланяясь набок, поцеловал он руку у своей матери,
взял ломберный стол, поставил его посереди комнаты, раскрыл, достал
карты, мелки, щеточки и начал сам с собою играть в
карты.
— Мадам, будьте так добры,
возьмите эту
карту, — говорил он ей на каком-то скверном французском языке. — Monsieur le general, и вы, — обратился он к губернатору.
То есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти себя, но в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь
взял особую комнату и со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это было не по моему карману. Я посмотрел на
карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Карта взяла, за ней другая, третья, и через полчаса он отыграл одну из деревень своих, сельцо Ихменевку, в котором числилось пятьдесят душ по последней ревизии.
Говоря это, депутат
взял взятку и с таким судорожным движением щелкнул ею по столу, что даже изогнул
карты.
С
картой театра военных действий в руках стратеги в вицмундирах толковали по целым часам, каким образом могло случиться, что француз сперва
взял Севастополь, а потом снова его уступил.
— Оно, — говорит, — это так и надлежит, чтобы это мучение на мне кончилось, чем еще другому достанется, потому что я, — говорит, — хорошего рода и настоящее воспитание получил, так что даже я еще самым маленьким по-французски богу молился, но я был немилостивый и людей мучил, в
карты своих крепостных проигрывал; матерей с детьми разлучал; жену за себя богатую
взял и со света ее сжил, и, наконец, будучи во всем сам виноват, еще на бога возроптал: зачем у меня такой характер?
— Грубить и дурить не следует, — ту, ту, ту, тетерев! Я и без шапки убегу; много с меня
возьмешь! — говорил он и с досады отламывал закраину у
карты.
— Право, мало, — сказал Козельцов, но, видимо не желая, чтоб ему верили, расстегнулся и
взял в руки старые
карты.
— Ах, чуть не забыл! — сказал Евсей и достал из кармана засаленную колоду
карт. — Нате, Аграфена Ивановна, вам на память; ведь вам здесь негде
взять.
— Да почйсть что одна. Иногда разве вечером вздумает в дураки играть — ну, играем. Да и тут: середь самой игры остановятся, сложат
карты и начнут говорить. А я смотрю. При покойнице, при Арине Петровне, веселее было. При ней он лишнее-то говорить побаивался; нет-нет да и остановит старуха. А нынче ни на что не похоже, какую волю над собой
взял!
— Честной народ, которые — в
карты играют! В стуколку, в три листика, в ремешок, эй! Утешное дело —
карта, сидя можно деньги
взять, купеческое занятие…
Взамен разорванной
взяли новую колоду
карт и продолжали игру.
Потом припомнил он, что вечером будут играть, и решил осмотреть
карты. Он
взял распечатанную колоду, которая только однажды была в употреблении, и принялся перебирать
карты, словно отыскивая в них что-то. Лица у фигур ему не нравились: глазастые такие.
Возьмите, например, хоть последнее наше междоусобие: князю Балаболкину, за неправильно сделанный в
карты вольт, вымазали горячей котлеткой лицо.
Софья Николавна встала с живостью,
взяла с подноса и поднесла свекру кусок аглицкого тончайшего сукна и камзол из серебряного глазета, [Глазет — сорт парчи с вытканными на ней золотыми или серебряными узорами.] весь богато расшитый по
карте [Шитье по
карте значило, вероятно значит и теперь, что узоры рисовались на
карте, потом вырезывались, наклеивались на материю и вышивались золотом.
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких
картах не значился; по пути «Фосса» не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется
взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
Он остановился перед ними и хотел их
взять приступом, отчаянной храбростью мысли, — он не обратил внимания на то, что разрешения эти бывают плодом долгих, постоянных, неутомимых трудов: на такие труды у него не было способности, и он приметно охладел к медицине, особенно к медикам; он в них нашел опять своих канцелярских товарищей; ему хотелось, чтоб они посвящали всю жизнь разрешению вопросов, его занимавших; ему хотелось, чтоб они к кровати больного подходили как к высшему священнодействию, — а им хотелось вечером играть в
карты, а им хотелось практики, а им было недосуг.
— А я научу. Будем играть в рамс… Я ужасно люблю. А вам необходимо развлечься немного, чтобы не думать о болезни. Сегодня у нас что? Да, равноденствие… Скоро весна, на дачу поедем, а пока в картишки поиграем. Мне одной-то тоже не весело. Сидишь-сидишь, и одурь
возьмет. Баб я терпеть не могу, а одной скучно… Я вас живо выучу. Как жаль, что сегодня
карт не захватила с собой, а еще думала… Этакая тетеря…
Я не люблю
карт, я люблю лошадей. Фараон. В тринадцатом году в Петербурге он
взял гран-при. Напоминают мне они…
— Шестьдесят рублей жалованья и столько же наживаю, — недурно, а? Наживаю осторожно, законно… Квартиру мы переменили, — слышал? Теперь у нас миленькая квартирка. Наняли кухарку, — велика-а-лепно готовит, бестия! С осени начнём принимать знакомых, будем играть в
карты… приятно, чёрт
возьми! Весело проведёшь время, и можно выиграть… нас двое играют, я и жена, кто-нибудь один всегда выигрывает! А выигрыш окупает приём гостей, — хо-хо, душа моя! Вот что называется дешёвая и приятная жизнь!..
Другой стакан
взял барон, оторвавшийся на минуту от
карт, и, подняв его над головой, молодецки провозгласил...
В думе, у губернатора, у архиерея, всюду в домах много лет говорили о том, что у нас в городе нет хорошей и дешевой воды и что необходимо занять у казны двести тысяч на водопровод; очень богатые люди, которых у нас в городе можно было насчитать десятка три и которые, случалось, проигрывали в
карты целые имения, тоже пили дурную воду и всю жизнь говорили с азартом о займе — и я не понимал этого; мне казалось, было бы проще
взять и выложить эти двести тысяч из своего кармана.
Однако и это обошлось хорошо: он свое слово княгине сдержал и не обиделся, а
взял да ей на
картах два фокуса показал, а потом кольцо с завязанного шнурка спустил, а после ей княгиня рассказала, что это, говорит, мой друг, дворянин и очень благородный, а совсем не фокусник.
— Перестаньте ребячиться, — сказал Германн,
взяв ее руку. — Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три
карты? — да или нет?
Она дала ему три
карты, с тем, чтоб он поставил их одну за другою, и
взяла с него честное слово впредь уже никогда не играть.
Иезуиты все до одного были величайшие дураки, что он сам их всех заткнет за пояс, что вот только бы хоть на минуту опустела буфетная (та комната, которой дверь выходила прямо в сени, на черную лестницу, и где господин Голядкин находился теперь), так он, несмотря на всех иезуитов,
возьмет — да прямо и пройдет, сначала из буфетной в чайную, потом в ту комнату, где теперь в
карты играют, а там прямо в залу, где теперь польку танцуют.
Пошла игра. Один, бледнея,
Рвал
карты, вскрикивал; другой,
Поверить проигрыш не смея,
Сидел с поникшей головой.
Иные, при удачной талье,
Стаканы шумно наливали
И чокались. Но банкомет
Был нем и мрачен. Хладный пот
По гладкой лысине струился.
Он всё проигрывал дотла.
В ушах его дана,
взялаТак и звучали. Он взбесился —
И проиграл свой старый дом,
И всё, что в нем или при нем.
Когда же он муслил во рту палец, чтобы
взять с колоды
карту, от которой пахло стекольной замазкой, и в то же время задумчиво пробегал прищуренными глазами пасьянс, то его губы круглились, как будто он собирался свистать.
— Главное — тесно ему: разродился в несметном количестве, а жить — негде! Ежели
взять земную
карту, то сразу видно: отодвинули мы его везде к морским берегам, трется он по берегам этим, и ничего ему нету, окромя песку да соленой воды! Народ — голый…
Перед ужином все, молодые и старые, сели играть в «судьбу».
Взяли две колоды
карт: одну сдали всем поровну, другую положили на стол рубашкой вверх.
Возьми перетасуй всех ближних и дальних родственников, как колоду
карт, и выбрасывай попарно.
Анна Федоровна успокоилась немного, уселась опять на свое место,
взяла было даже в руки
карты, но, не раскладывая их, оперлась на пухлый локоть и задумалась.
Сдали
карты,
взял я их в руки, руки дрожат.
Проставил я целковых двадцать, а
взял подрушный, потому что имел на руках сильный хлюст [Хлюст — соединение всех
карт одной масти.].
Карта была бита, — Сусанне пришлось расстаться с выигрышем. Поворот успеха ущипнул ее и задел за живое. С разгоревшимися щеками и глазами, думая сразу вернуть весь проигрыш, она поставила на
карту равную ему сумму.
Карта снова дана. Успех малый породил жажду успеха бóльшего. Она поставила на пе — и
взяла.
До сумерек было еще далеко, и потому, предоставив своим спутникам устраивать бивак, я
взял ружье и пошел осматривать местность, которая на
картах носит название поста Константиновского.
— Ах, я очень рад, — сказал я, тогда как, напротив, мне было больно и досадно, особенно потому, что накануне, проигравшись в
карты, у меня у самого оставалось только рублей пять с чем-то у Никиты. — Сейчас, — сказал я, вставая, — я пойду
возьму в палатке.
И он вернулся… M-me Шумихина, maman, Нюта и одна из племянниц сидели на террасе и играли в винт. Когда Володя солгал им, что опоздал к поезду, они обеспокоились, как бы он завтра не опоздал к экзамену, и посоветовали ему встать пораньше. Все время, пока они играли в
карты, он сидел в стороне, жадно оглядывал Нюту и ждал… В его голове уж готов был план: он подойдет в потемках к Нюте,
возьмет ее за руку, потом обнимет; говорить ничего не нужно, так как обоим всё будет понятно без разговоров.
Началась партия. Лещова присела у нижней спинки кровати и глядела в
карты Качеева. Больной сначала выиграл. Ему пришло в первую же игру четырнадцать дам и пять и пятнадцать в трефах. Он с наслаждением обирал взятки и клал их, звонко прищелкивая пальцами. И следующие три-четыре игры
карта шла к нему. Но вот Качеев
взял девяносто. Поддаваться, если бы он и хотел, нельзя было. Лещов пришел бы в ярость. В прикупке очутилось у Качеева три туза.
— Что ж?.. я маскарады лю-блю-ю, — протянул директор и быстро опустил голову вниз, к груди Палтусова. — Люблю. Это развлечение по мне. День-деньской здесь в банке-то этой, — сострил он, — ровно рыжик в уксусе болтаешься, одурь
возьмет!.. Ни на какое путное дело не годишься. Ей-ей! В
карты я не играю. Ну и завернешь в маскарад. Мужчина я нетронутый… Жених в самой поре. Только еще тоски не чувствую.
— Но что же я могу сделать, сударыня? Не вы одни жалуетесь, все жалуются, — да что же я с ним сделаю? Придешь к нему в номер и начнешь стыдить: «Ганнибал Иваныч! Бога побойтесь! Совестно!», а он сейчас к лицу с кулаками и разные слова: «На-кося выкуси» и прочее. Безобразие! Проснется утром и давай ходить по коридору в одном, извините, нижнем. А то вот
возьмет револьвер в пьяном виде и давай садить пули в стену. Днем винище трескает, ночью в
карты режется… А после
карт драка… От жильцов совестно!
Он рассказывал, как при атаках систематически не поспевали вовремя резервы, рассказывал о непостижимом доверии начальства к заведомо плохим
картам: Сандепу обстреливали по «
карте № 6»,
взяли, послали в Петербург ликующую телеграмму, — и вдруг неожиданность: сейчас же за разрушенною частью деревни стоит другая, никем не подозревавшаяся, с девственно-нетронутыми укреплениями, пулеметы из редюитов пошли косить ворвавшиеся полки, — и мы отступили.
По-моему,
взял ее да и помарал на
карте; в глазах не рябит, и в голове заботушкой меньше.